Проклятая игра - Страница 59

В своей комнате Кэрис натянула подушку на голову, чтобы заглушить шум. Завтра она наберется смелости и скажет Лилиан, что она не могла спать полночи из-за истерического лая. Если она вообще когда-нибудь собирается стать здоровой, она должна научиться ритмам нормальной жизни. А это означало заниматься своим делом, когда светит солнце, и спать ночью. Когда она повернулась в попытке отыскать прохладную часть кровати, в ее голове внезапно вспыхнуло видение. Оно исчезло быстрее, чем она успела полностью рассмотреть его, но того, что она разглядела, было достаточно, чтобы окончательно разбудить ее. Она увидела человека – безликого, но знакомого, – идущего по траве. По его ногами колыхалась волна мерзости. Она пресмыкалась перед ним в слепом поклонении, извиваясь как змея. Она не успела разглядеть, что содержала эта волна, и, возможно, это было даже к лучшему.

Она перевернулась в третий раз и приказала себе забыть эту ерунду.

Удивительно, но собаки перестали лаять.

* * *

И что, в конце концов, было худшим, что он мог сделать, что было бы самым худшим?Уайтхед задавался этим вопросом так часто, что он был уже более знакомым, чем любимое пальто. Возможные физические муки были бесконечны, безусловно. Иногда, в липком объятии тройного пота, он думал о себе, как о стоящем всех их – потому что преступления власти, совершенные им, было нелегко оплатить. И все это, о Боже Всемогущий, все это было сделано!

Но тогда, черт возьми, у кого нет преступлений, в которых придется исповедоваться, когда придет срок? Кто не действовал из зависти или жадности и выиграл, будучи совершенно в их власти? Он не может отвечать за все, что сделала Корпорация. Если когда-то, десять лет назад, медицинский препарат, деформирующий внутриутробный плод, проскользнул на рынок, можно ли было его винить только за то, что он получил выгоду от этого? Такая моральная ответственность была в духе писателей романов о мести – она не имела ничего общего с реальным миром, где большинство преступлений каралось только благосостоянием и влиятельностью, где грязный червь редко возвращался, а когда возвращался, был немедленно раздавлен; где лучшее, на что мог надеяться человек, это подняться до веса своих амбиций, используя ум, хитрость и насилие. Это был реальный мир, и Европеец был так же знаком с его иронией, как и он.Разве сам Мамулян не показывал ему многое из всего этого? Тогда как же Европеец может вдруг измениться и наказывать своего студента за то, что он слишком хорошо усвоил его урок?

«Возможно, я умру в теплой кровати, – подумал Уайтхед, – с неплотно задернутыми занавесками, за которыми будет желтое весеннее небо в окружении скорбящих».

– Нечего бояться, – сказал он вслух. Пар сгущался. Плитки кафеля, уложенные с маниакальной точностью, покрывались потом вместе с ним, но, в отличие от него, были холодным.

Нечего бояться.

36

От двери собачьего питомника Мамулян наблюдал за работой Брира. На этот раз здесь была более эффективная резня, чем проба сил, которую он устроил у ворот. Толстяк просто открывал клетки и резал глотки собакам одну за Ругой с помощью кухонного ножа с длинным лезвием. Запертых в клетках собак было заполучить легко. Все, что они могли делать – это крутиться на месте, беспомощно щелкая челюстями на своего убийцу, каким-то образом зная что битва проиграна еще до того, как она по-настоящему начнется. Они падали на землю с перерезанными глотками из которых хлестала пульсирующая кровь; карие глаза бросали последний взгляд на Брира, как глаза нарисованных святых. Он убил и щенков, отрывая их от сосков матери и раздавливая их головы в руке, Белла дралась более неистово, чем остальные, порываясь изо всех сил причинить убийце как можно больше повреждений, прежде чем была тоже убита. Он отплатил ей тем же, нанося увечья уже мертвому телу после того, как заставил ее замолчать, – раны в ответ на раны, полученные им от нее. Когда резня закончилась и единственным движением в клетках были конвульсии ног или спазмы открытых вен, Брир провозгласил работу выполненной и они вместе отправились к дому.

Здесь были еще две собаки – последние. Пожиратель Лезвий быстренько обработал и их тоже. Сейчас он выглядел больше как мясник, нежели как бывший библиотекарь. Европеец поблагодарил его. Все оказалось проще, чем он предполагал.

– У меня есть дело в доме, – сказал он Бриру.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Нет. Но ты мог бы открыть мне дверь.

Брир подошел к задней двери и вышиб стекло, после чего просунул руку внутрь и отпер ее, пропуская Мамуляна в кухню.

– Спасибо. Жди меня здесь.

Европеец исчез в синем мраке интерьера. Брир дождался его ухода, и, когда тот скрылся из вида, вошел в Убежище вслед за ним – кровь и улыбка покрывали его лицо.

* * *

Хотя слой пара заглушал звук, у Уайтхеда создалось впечатление, что кто-то двигается в доме. Наверное, Штраусс – парень стал беспокойным в последнее время. Его глазам снова закрылись.

Где-то совсем рядом он услышал, как открылась и закрылась дверь – дверь предбанника перед парилкой. Он встал и спросил во тьму.

– Марти?

Ответа от Марти или от кого-нибудь еще не последовало. Уверенность, что он слышал звук двери, поколебалась – здесь всегда было сложно распознать звук. Да и увидеть что-нибудь. Пар значительно сгустился – он не видел противоположной стены комнаты.

– Здесь есть кто-нибудь? – снова спросил он.

Пар стоял мертвой серой стеной перед его глазами. Он проклял себя за то, что воспринимает все это так тяжело.

– Мартин? – спросил он снова. Хотя не было ни движения, ни звука, подтверждающего его подозрение, он знал, что он не один. Кто-то был совсем рядом, но еще не отвечал. Пока он спрашивал, он шарил рукой – дрожа исследуя плитку за плиткой – в поисках полотенца, сложенного рядом с ним. Его пальцы ощупывали складки, пока глаза все еще всматривались в стену пара перед ним, – в полотенце был пистолет. Его благодарные пальцы отыскали его.